НЕВИДИМОЕ СОЛНЦЕ СВЕТЛАНЫ ДИОН

Интервью Лены Ерофеевой-Литвинской из журнала СЛАВЯНСКИЕ КОРНИ - ИСПАНИЯ
ИЮНЬ - ИЮЛЬ 2007)

Никогда не знаешь заранее, какие встречи подарит тебе жизнь. Тем она и интересна. В тот день мне нужна была информация о фильме «Балерина» с Майей Плисецкой. Набрав в Яндексе ключевое слово и кликая на ссылки, я оказалась на сайте неизвестной мне Светланы Дион и… застряла на нем надолго, забыв о цели моих поисков. Рассматривала фотографии очень красивой женщины в жизни и на сцене, читала ее стихи, сразу запавшие в душу, и главы из готовящегося к публикации романа «Попрошайка любви», написанного в жанре духовно-фантастического детектива, любовалась бижутерией в старинном испанском стиле времен королевы Исабель, которую Светлана, будучи директором фирмы «TimeLace Juwevels», продает в музеях Америки…

     Передо мной открылась удивительная судьба нашей соотечественницы, живущей в Испании, – балерины, поэта, писательницы. Я люблю и балет, и поэзию, и Испанию, так что здесь все сошлось. Захотелось больше узнать об этой необыкновенной женщине. Ответ на письмо, посланное по электронному адресу на сайте, пришел очень быстро. Теперь на полке моего книжного шкафа стоит поэтический сборник Светланы Дион «Кружево времени» и недавно вышедший в свет в Петербурге роман «Попрошайка любви», а с самой Светланой мы беседуем по телефону специально для «Славянских Корней".

     – Светлана, чем был вызван ваш отъезд за границу?

     – Уехала с мамой в Америку, будучи старшеклассницей, по семейным причинам. Напряженные отношения родителей после развода, трагедия личных, не сложившихся отношений с отцом, «заслуженным» математиком… Пока ждали разрешения на выезд, мне «за измену Родине»  не дали закончить последние классы. Доучивалась профессиональному балету у М. Джафаровой во Дворце Культуры  имени не помню какой пятилетки.  Исход за железный занавес означал отказ от мечты стать балериной в России. Но судьба пошла навстречу. Позже в Штатах я  смогла осуществить свое призвание. Мне дали стипендию в  Манхэтэнской танцевальной школе. Пришлось много поработать. Постоянно брала частные уроки  у русских педагогов, мастеров ленинградского балета Ирины Колпаковой, Калерии Федичевой, Марины Ставицкой, Елены Куниковой, оказавшихся в Нью-Йорке. Глубокая им благодарность.

      – Вы добились известности на Западе как балерина?

      – Я танцевала среди звезд, это так, но одной из них не была. Мое имя мелькало на афишах, но назвать меня известной – не совсем точно. Правда превыше всего, и моя правда в балете в том, что я превзошла не столько других, сколько саму себя. Несмотря на превратности судьбы, мне удалось станцевать заветные партии, о которых мечтала с детства. Лучшими ролями, от которых плакала Федичева и которые хвалили Колпакова и Ставицкая, были Умирающий Лебедь, Раймонда, Сильфида в «Шопениане» и Мария Тальони в «Па де катре». Впервые  станцевала па де де из «Лебединого озера», в которое влюблена с четырех лет, с Андреем Журавлевым на  Международном фестивале звезд балета в Рино, штат Невада, в 1995 году. Наутро вышла местная газета с моей фотографией –  нас отметили среди известных исполнителей того вечера. В фильме  «Поэтический полет русской Терпсихоры», снятом обо мне американским телевидением, запечатлены классические па де де и сольные вариации в моем исполнении. Танцевала и современный репертуар в труппе Эдди  Туссэна во Флориде. Но по духу я родилась  лирической танцовщицей – стремилась прежде всего к гармонии и красоте линий. Балет для меня священное искусство – он дарует возможность танцевать музыку, прикоснуться к запредельному, испытать чудо парения над землей посредством духовного взлета. Может, потому балерины так тяжко переносят уход со сцены и внезапно стареют. Их прижимает к земле жизнь – до этого они ее заменяли танцем. Счастье, если находят искреннюю радость дарить свой опыт молодым – для этого нужно любить прежде всего сам балет, а не себя в балете. Я ушла со сцены, но не из балета –  в самые тяжелые минуты спешила в класс, держалась рукой за палку, а  душой – за «допевание музыки телом» (как учили русские мои педагоги), и балет выносил, словно спасательный круг, из водоворота личных  трагедий и утрат.

      – Что больше всего запомнилось из вашего ленинградского детства?

      – Огромные голубые глаза мамы, ее печальную улыбку и ее слова «всегда верь в себя, даже когда меня не будет». Воскресные лыжные прогулки в Охтинском парке с родителями до их развода. Словно вчера помню  Одетту на сцене Кировского театра – Елена Евтеева в Большом белом адажио. Шепот моей задохнувшейся души – «Мамочка! Я буду балериной!» Строгую  комиссию  богинь-балерин при поступлении в Вагановское  училище и чью-то фразу «у нее лебединые руки». Букет  бархатной вербы в руках няни  в Парке Победы и ее увлажненный  радостью взгляд,  когда меня «приняли в балет». А несколькими годами раньше – первое плие в доме Ирины  Колпаковой возле рояля. Первую подаренную мне ею пачку «Спящей Красавицы» храню до сих пор. Она плакала, узнав о смерти моей мамы. Мама была гинекологом по трудным случаям и спасла жизнь Ирине и ее новорожденной дочери Татьяне, ставшей в Нью-Йорке талантливым дизайнером.

      – Скажите, Дион – ваш псевдоним?

     – Это моя официальная фамилия в американском паспорте. Когда я получала американское  гражданство, мне было позволено сменить фамилию  полностью. Я сменила старую на .... Дион. А «Дион» изобрела моя покойная тетя Тамара, мамина сестра, которую я боготворила с детства. Очень походит на сокращенный вариант старой фамилии  прапрабабушки, кажется. Так что и не псевдоним, и не совсем моя – но почти  родовая фамилия из прошлого.

      – Вы пережили много потерь. Но ведь были и обретения. О каких «незабытых встречах» вам хотелось бы рассказать?

      – Как-то ехала в лифте между репетиционных этажей  Линкольн-центра  с Лучано Паваротти. Великий певец протиснулся  между Ириной Колпаковой и  мной и извинялся  за  то, что занял столько места в лифте. Паваротти старался вобрать свой внушительных размеров живот, а мы с Колпаковой просто не дышали. На фоне миниатюрной  Ирины Александровны он действительно выглядел, по собственному выражению, «непропорциональным». Выйдя из лифта, мы облегченно выдохнули и потом долго смеялись.

     В Москве, где бывала не раз, подружилась с прекрасными балеринами из Перми, покорившими столицу – Галиной Шляпиной  и  Светланой Смирновой. В Лондоне познакомилась  с обаятельной Ниной Ананиашвили, прима-балериной Большого театра – обедали вместе с философом Нодаром Джином, работавшим тогда на Би-Би-Си  и пили за Грузию, за «сакартвело». Удивительно сентиментальные и искренние люди – последние из могикан. Нодар Джин – выдающаяся личность (кстати, самый молодой доктор философии в СССР, откуда он уехал в Америку), писатель, поэт, психолог, фотограф. Не подпасть под его мощное обаяние было невозможно. У Нодара был суперинтеллект, он ворочал глобальными духовными понятиями, как шахматными фигурами. В нем поражало удивительное сочетание интуиции и заземленности. Сострадания и любви к правде… Он знал множество языков, говорил афоризмами. Без его влияния, «благословения», я, наверное, не осмелилась бы стать писателем. Он часто повторял: «Смотри в себя – и ты познаешь весь мир»… Роман «Попрошайка любви» посмертно посвящен Нодару Джину и моей дорогой маме, Ирине Герасимовой. По странному и горькому совпадению я потеряла их в один год вскоре после рождения сына.

     Встретилась однажды в Нью-Йорке с великим русским танцовщиком Александром Годуновым. Незабываемый кадр из памяти: весна в разгаре, мы шли  втроем по 72-й улице к Коламбус Авеню – справа высокий красавец блондин Александр, слева возвышался шагающий такой же «героической» походкой  черноволосый пронзительный  Нодар. На нас оглядывались прохожие. Я, на высоких каблуках, ступая по-балетному «выворотно», еле поспевала за их большими размеренными шагами. Мне тогда показалось, что под ними качалась земля – так, наверное, ходили Атланты. И неожиданно защемило сердце – пришло в голову, что земля долго не выдержит носить на себе таких исполинов… Прах Нодара, согласно его воле, развеян над океаном. Где покоится прах Годунова, не знает никто.

     Дорожу знакомством с известным филологом, профессором Надеждой Брагинской. Через нее писатель Илья Штемлер в 1998 году в Нью-Йорке передал мне привезенный им из Питера сигнальный экземпляр моего первого сборника стихов. Надежда Семеновна, отдавая книгу, попросила меня присесть. «Есть о чем поговорить», – сказала она. Я сжалась в ужасе – сейчас будет ругать. Но она взялась за меня, и с тех пор длится наша дружба и ее литературное покровительство.  Автор книг о Пушкине, с тонким вкусом и глубочайшим видением, она многому меня научила. Ее добрая рука листала немало моих рукописей стихов и прозы. По ее рекомендации со мной работали лучшие редакторы в Штатах.

     Верю, что не мирская слава, а  душевная мощь всегда отличала для меня людей. Я встречала многих известных, но в этом смысле «не выдающихся» личностей. И наоборот, немало неизвестных, но необыкновенно «выдающихся» по своему «свечению» людей подарила мне судьба, особенно после утрат моих родных и  любимых. А самой выдающейся личностью в этом смысле была моя няня – прототип самого названия романа, преподавшая мне первые уроки «науки о душе». Именно за общение с ней вплоть до отрочества как с незаменимым другом я несказанно благодарна судьбе. Она была неграмотной, но обладала врожденными знаниями самых важных для нас истин и таинств. Потому, прочтя о них у Иосифа Бродского,  я смогла оценить его не только как уникального поэта, но и как гениальную душу.

      – Вы были знакомы с Бродским?

      – Нет, но общалась в Америке  с его друзьями, и это главное для меня. Знала, что  он был человек верный себе и в жизни, и в творчестве. Искренний во всех своих проявлениях.  Обладал знанием высшей правды. Умел любить. Не носил ложных масок. Был самим собой – гением.

Его смерть была тяжелой утратой для близких мне людей, в первую очередь, для Нодара Джина, жившего по соседству с Бродским в Вашингтоне, и потому скорбь о нем была и моей личной скорбью.

Помню, Нодар рассказал мне о потрясшем его тогда происшествии. Когда тело поэта увезли в морг, в квартире остался его любимый кот. Он сидел на подоконнике и смотрел в окно. Вдруг с улицы прилетел голубь и тоже сел на подоконник. Так они и сидели рядом – кот и голубь. Словно душа Иосифа навестила своего покинутого любимца.

 – Как случилось, что вы стали поэтом?

– Буквально в первую ночь после смерти Бродского я начала внезапно писать стихи. Не потому, что захотела, а вот ни с того, ни с сего. Никогда ничего не писала и не думала об этом. Произошло – за отсутствием лучшего объяснения – некое чудо: после сильных эмоциональных потрясений вдруг проснулась на заре и в состоянии полусна написала залпом  несколько длинных стихотворений. Эти стихи позже вошли в мой первый сборник «Тысяча и одна жизнь», изданный в России. Вот первая подаренная мне тогда на рассвете строка: «Во мгле, без времени и края»…

За ними в течение полугода последовали несколько сотен стихов. Многие написаны на английском языке. Они были удостоены ряда наград и включены в несколько антологий американской поэзии. Есть стихи на испанском и французском. Стихи сами рвались из меня, я едва успевала их записывать. При этом я не задумывалась ни о стиле, ни об оригинальности, ни о последних тенденциях в поэзии. Так же писала и роман, чуть ли не стенографируя «струящуюся», идущую мне откуда-то информацию. В 1998 году я прожила всю осень и зиму в андалузской деревне в Испании. Там и появились на свет 700 страниц романа и будущие сборники «Не дыши без меня» и «Кружево Времени». Туда включены и мои переводы на русский язык некоторых английских стихов дочери Нодара Джина Яны, талантливого поэта и публициста.

 – Неужели ничто не предвещало такой поворот событий?

     – Знаете, был некий знак. В юности, живя в Нью-Йорке, я переживала любовную драму. И отправилась за советом к гадалке. Помимо всего прочего, она сказала мне странную на первый взгляд фразу: «Твое имя станет известно на многих языках через слово». Придя домой, я долго думала, что бы это значило. Какое слово, ведь я танцую? Молча! Смысл этого предсказания я поняла много позже, когда стала членом Международного Союза поэтов и финалисткой Международного конкурса русских поэтов зарубежья «Пушкин в Британии».

– Светлана, вы очень счастливый и светлый человек. Вы станцевали любимые роли, открыли в себе поэтический дар, написали роман, а самое главное – родили сына…

 – Я иногда думаю – за что мне столько счастья? За что так щедро ниспослано было пережить не одну великую любовь: к мужчине, к матери, к ребенку, к искусству? За утраты – потому тоже соответственные… И не устаю благодарить Бога. За то, что Он выдал мне именно такую трудную судьбу, за Его мудрость, которая становится понятна лишь в критические моменты жизни, за то, что Он есть.

Моему сыну Энрике четыре года. На вопрос воспитательницы детского сада, кто его родители, ответил: «Папа испанец, а мама – лебедь». А однажды сын сказал мне, что на картине с дождем видит спрятанное солнышко – «просто надо стереть темный фон, и за ним окажется солнце».

     Балет, поэзия, музыка, искусство – про это. Про то, что, стерев с полотна нарисованное собственною рукой, увидишь не пустой холст – а невидимое солнце, подаренное всем, кто умеет его видеть. Про это и мой роман. Счастлива, что он вышел на родине. В Мадриде презентация романа состоялась 15 мая в «La Favorita», элегантном особняке-ресторане, где официанты – оперные певцы – во время ужина  исполняют арии между столиков под аккомпанемент пианино. Я не стремлюсь к популярности. Просто очень хочется, чтобы роман прочли те люди, которым необходима поддержка и надежда в тяжелые минуты жизни.