ЗАГОВОР МОЛЧАНИЯ

В тот осенний день 1916 года около здания Петербургского окружного суда царило настоящее столпотворение. Литейный мост был весь забит людьми, не сумевшими прорваться в зал заседаний. Сквозь плотную людскую массу, запрудившую мостовые и проезжую часть, с трудом пробивалась карета, в которой находилась подсудимая. Дверцы распахнулись. По толпе прокатился гул, она всколыхнулась, взволновалась, пришла в движение.

Хрупкая светловолосая женщина в сопровождении конвоя, прокладывавшего ей дорогу, направилась к входу в здание. Под ноги ей летели букеты. Кто-то неистово аплодировал. Кто-то кричал: «Мы Вас любим! Мы с Вами!». Но слышался и пронзительный свист, и злобное шипение, и обрывки негодующих фраз – «Аферистка! На графские миллионы позарилась! Ишь ты, графиня Маруся!».

     Совсем недавно ей поклонялся весь театральный Петербург, да и Москва не отставала. И в Киеве ее обожали, и Париж она покорила исполнением цыганских романсов, хоть цыганкой и не была. Там среди ее поклонников числился один из Ротшильдов. А теперь ее ведут с позором, как закоренелую злодейку и преступницу. И хуже всего то, что причиной этого может быть ее собственный муж. Судебный пристав, предъявивший ордер на арест, холодно глядя ей в глаза, именно так и сказал. Марии не хотелось в это верить.    Супруги обедали, потом он попросил Марию спеть. Она аккомпанировала себе на гитаре – семиструнной, палисандрового дерева, с перламутровой инкрустацией. Пела с каким-то особым чувством и надрывом, словно догадываясь, что больше петь для него не придется. «Я ехала домой, я думала о Вас…». Ее мягкий, обволакивающий голос бередил душу. Граф даже прослезился. Он вообще был несколько сентиментален.

       – Не волнуйся, Маша, все закончится хорошо, поверь мне. Я не пожалею для этого ни денег, ни связей. Я остановлю происки этих злоумышленников, чего бы это мне ни стоило. Они заберут свое грязное дело обратно. Успокойся, дорогая, и не думай об этом.

      На прощание граф перекрестил и поцеловал ее. Он всегда так делал. А через несколько минут вошли полицейские с наручниками.

     ... Она прошла на скамью для подсудимых, присяжные сели на свои места. Раздались страшные слова:

            – Истцом по делу графини Марии Яковлевны Орловой-Давыдовой, урожденной Пуаре, выступает ее муж, граф Алексей Анатольевич Орлов-Давыдов.

Мария едва не лишилась чувств. Значит, это он. Он все организовал, а не какие-то безвестные «злоумышленники». А эти поцелуи, это внимание, эта забота, этот нежный тон в голосе? Значит, он просто вводил ее в заблуждение. Чтобы не дать ей как следует подготовиться к предстоящему суду. Чтобы застать ее врасплох. Нет, он не мог так с ней поступить. Его настроили против нее. Его заставили. Он такой слабовольный, легко поддается дурному влиянию. Карл? – мелькнуло в голове. – Неужели все-таки Карл?

– Эта кроткая с виду женщина опасна для общества, – услышала она голос графа. – С детства она была исчадием ада. Дикая, своенравная, неуправляемая. А знаете ли вы, милостивые государи, что в юности первый муж госпожи Пуаре поместил ее в сумасшедший дом? Правильно сделал. Вот только выпускать оттуда ее не следовало.

     Марии стало трудно дышать. Она непроизвольно положила руку на шею, а другой рукой схватилась за край скамьи. Зал заседаний поплыл у нее перед глазами, в ушах вновь зазвучали слова, сказанные много лет назад:

          – Маня, ты просто сошла с ума. Не знаю, что с тобой делать. Опять взялась за свое. Разучиваешь какие-то роли, вместо того, чтобы заниматься домом.

     Муж неожиданно вошел в ее комнату в тот самый момент, когда она перед зеркалом читала монолог Офелии.

     – Я хочу поступить в Консерваторию. На меня обратили внимание Чайковский и Рубинштейн, – тихо ответила она.

 – Я не позволю, чтобы моя жена выступала на сцене. Какой позор! Я солидный уважаемый человек, а ты желаешь распевать на подмостках фривольные куплеты.

– Но Вам же нравилось, как я играла в домашних спектаклях.

У Марии никак не получалось обратиться к мужу на ты – он был почти втрое старше нее.

Замуж за инженера Михаила Свешникова, старинного друга семьи, шестнадцатилетняя Маруся вышла не по своей воле. После смерти отца, знаменитого гимнаста и фехтовальщика, содержателя первого московского гимнастического зала – такой фитнесс-клуб ХIХ века – родные сестры постарались поскорее сбыть ее с рук – отдать первому посватавшемуся. И не мудрено. Александра и Евгения, крупные, рослые, как гренадерши, спортивного телосложения, своими резкими манерами отпугивали потенциальных женихов и никак не могли выйти замуж. А тут еще Маруся, очаровательная изящная блондинка с голубыми глазами, привлекает к себе всеобщее внимание и отбивает кавалеров. Помимо красоты, в ней столько талантов! Артистичная, музыкальная, стихи пишет. Надо поскорее избавиться от нее, чтобы не мешала! Отец не позволил бы этого сделать, но несколько лет назад его убил на дуэли конкурент, а мама, красавица, из богатого рода суконных фабрикантов Тарасенковых, видная московская гранд-дама, умерла, когда Марусе было всего восемь. И теперь ей приходится выслушивать нотации нелюбимого старого мужа.

 – Я хочу быть великой актрисой. И стану ею!

 – Неужели ты думаешь, что я тебе это разрешу? Ты будешь поступать так, как я считаю нужным, иначе…

Иначе он лишит ее всего – приданого (крестный дал за ней десять тысяч рублей), честного имени, положения в обществе. Просто объявит ее сумасшедшей.

И тут в ней что-то взорвалось. У Маруси началась дикая, невиданная истерика. Она металась по комнате в приступе невыразимого гнева, выкрикивала бессвязные слова, швырнула на пол вазу и дорогие каминные часы… Вызванные мужем санитары куда-то ее поволокли, несмотря на отчаянное сопротивление…

     Из сумасшедшего дома Марию вытащил брат ее близкой подруги Ани, известный московский антрепренер Михаил Лентовский, маг и чародей театра, превративший заброшенный уголок Москвы между Божедомкой и Самотекой в подобие райского сада. Блеск электричества, невиданного прежде в Москве, море разноцветных огней, фантастический театр, гроты и фонтаны, лучшие артисты и музыканты... Часто бывая в саду «Эрмитаж», Маруся издали любовалась его хозяином. Настоящий Петр Великий! Она не поверила своим глазам, когда в дверях больничной палаты, откуда она уже потеряла надежду выйти, показалась его внушительная фигура в белой чесучевой поддевке…

     ... За окном проносились подмосковные пейзажи. Они едут в Петербург! Маруся будет играть в спектаклях!

        – Ну, что, Лаврушка, как себя чувствуешь?

       Лентовский ласково потрепал Марусю по начинавшим отрастать белокурым волосам. Он догадывался, что эта прелестная девочка к нему неравнодушна. Как она старалась быть к нему ближе, как подражала его интонациям и манерам, как трогательно пыталась кокетничать. Даже его фразы и словечки переняла.

     Марусе стало обидно до слез. Конечно, с такой прической она чем-то похожа на мальчика, но она все-таки женщина, причем замужняя.

     Поезд прибыл на Московский вокзал. Аня пересчитывала узлы и баулы.

       – А где твой багаж, Лаврушка?

       – Вот он.

       В руках у Маруси был крошечный саквояж, похожий на дамскую сумочку.

       – Это все, что у тебя есть? Ах, ты, цыган!

      То Лаврушка, то цыган. Час от часу не легче.

     Но разве мог тогда Лентовский  подумать, что трогательный подросток, выбравший сценический псевдоним Марусина, станет главной приманкой всех его театральных затей? Что зрители будут валом валить в театр, чтобы увидеть несравненную Марию Пуаре, с истинно парижской живостью и остроумием блиставшую в модных оперетках? Он и не предполагал, что в будущем, став богатой и знаменитой,  Мария не пожалеет своих денег и драгоценностей, чтобы вызволять его из долговых ям, куда Михаил Валентинович со свойственной ему широтой души и артистическим размахом попадал довольно часто. Внезапная смерть антрепренера в 1906 году станет для Марии Пуаре сильным ударом.

     Первая безответная любовь, первые роли, первые успехи. В мыслях Мария  далеко унеслась от этого судебного кошмара…

      – Мария, подождите! Я иду за Вами от самого театра.

     Маруся оглянулась. К ней приближался какой-то незнакомый мужчина. Кроме него, на пустынной темной улице никого не было.

       – Не бойтесь, Я Ваш поклонник. Разрешите, я Вас провожу? Вы, наверное, живете где-то поблизости?

      – Нет, в гостинице Бель Вю. У арки Генерального штаба, рядом с Дворцовой площадью.

      – Но это на другом конце города! Почему Вы пошли домой пешком?

     Маруся помедлила с ответом.

      – Мне стыдно признаться, но у меня нет денег на извозчика.

     Незнакомец пристально взглянул на Марусю. Без грима, в свете фонаря было заметно, какое у нее бледное осунувшееся лицо. Она слегка поежилась и спрятала замерзшие руки в карманы своего легкого жакета. Осенние ночи становились все холоднее, а у нее не было даже перчаток.

      – Да Вы, часом, не голодны?

     Маруся опустила глаза и стала рассматривать свои поношенные туфли. Сегодня перед спектаклем она чуть не упала в обморок. Но она скорее умрет от голода и холода, чем что-нибудь попросит.

      – Сейчас мы поедем в какой-нибудь ресторан поужинать, а после я отвезу Вас домой. Согласны? Эй, извозчик!

     В его голосе было столько нежности и участия, что у Маруси на глазах блеснули предательские слезы. Еще не хватало, чтобы он увидел, как она плачет. Она не должна казаться слабой. Она сильная. Но что же делать, если ей всего семнадцать, и она осталась совсем одна в чужом городе без копейки денег? Стоило ей успешно выступить в приличной роли, как Аня сразу же стала ей завидовать и настраивать против нее брата. В результате Лентовские уехали в Нижний Новгород и бросили Марусю на произвол судьбы.

   – Завтра я снова встречу Вас у выхода из театра. Какие цветы Вы больше любите – розы или хризантемы?

     Потом в ее жизни будет целое море цветов – никому из актрис столько не дарили. Вспомнив о первом преподнесенном ей букете, Мария невольно улыбнулась.

     ... – Эта женщина – авантюристка, – откуда-то издалека донесся до Марии голос графа. – Ей нужно было во что бы то ни стало пролезть в высший свет. Такие выскочки и портят нашу аристократию.

      Его обвинительная речь продолжается уже третий день. Сколько ненависти и злобы накопилось в Алексее! Уму непостижимо. Как он посмел вывернуть их жизнь наизнанку?

     Ей никуда не надо было пролезать: в аристократических кругах Мария Пуаре вращалась уже давно и была там своей. Так же, как и ее близкая подруга, прима-балерина Мариинского театра Матильда Кшесинская. Матильда, или Малечка, как ее все называли, была не то чтобы хороша собой, а как-то по-особому притягательна. Она слыла роковой женщиной.

     Актрисы сблизились в летний сезон 1894 года в Красносельском театре. Здесь давались лучшие спектакли с лучшими исполнителями. В Красном Селе были разбиты летние лагеря, и зал театра – с белыми, под мрамор, обоями, и с золотыми украшениями в виде военных атрибутов на барьерах лож, заполняли офицеры гвардейских полков. После спектакля актрисы вовсю кокетничали с толпящимися перед гримерной гвардейцами.

     Однажды Кшесинская отвела подругу в сторону и попросила держать в тайне все, что она сейчас скажет.

     – У меня роман…

     Малечка перевела дыхание. Ее черные глаза заискрились еще  ярче, лицо словно озарилось изнутри. Маруся невольно залюбовалось ею.

      – С наследником престола!

      И Кшесинская рассказала Марии все подробности ее отношений с будущим императором Николаем II. Она полностью доверяла подруге – сплетничать и злословить было не в ее характере.

    – Помолись за нас, очень тебя прошу. Ты добрая, Господь тебя услышит. И поверь мне, ты тоже встретишь своего прекрасного принца.

     Предсказание Малечки вскоре сбылось. Героем Марусиного романа и самой большой любовью всей ее жизни стал потомок Рюриковичей, один из богатейших людей России.

     Они познакомились на балу: высокий статный кавалер пригласил Марию на тур вальса. Вальс? Превосходно! Это ее любимый танец. Красивая пара, закружившаяся на паркете бального зала, вызывала всеобщее восхищение. И зрители, и артисты танцевали в этот теплый летний вечер в Красном Селе до упаду. А завершался бал «инфернальным галопом», где тон задавали великие князья.

      – Князь Павел Дмитриевич Долгоруков, – представился Марии Пуаре ее кавалер.

     Она слышала о нем: получивший прекрасное образование на естественном факультете Московского университета, он становился все более заметной фигурой в политической жизни России. Ему, одному из основателей кадетской партии, в случае свержения монархии прочили пост президента республики.

     Любовь между ними вспыхнула с первого взгляда.

     Долгоруков увлекся не только красивой женщиной и одаренной актрисой. Мария оказалась исключительно интересным собеседником. Они кутили в ресторанах, ездили к цыганам, но могли и часами говорить обо всем на свете. Марию и Павла Долгорукова очень многое объединяло, и прежде всего, родившаяся в 1898 году дочь Татьяна. Но стать законной женой князя Марии было не суждено. Ее муж Свешников, поселившийся под конец жизни в Гефсиманском скиту близ Троице-Сергиевой Лавры, наотрез отказался дать ей развод, даже когда она сама приехала к нему просить об этом. Они не виделись с тех пор, как Мария сбежала с Лентовским в Петербург, и все равно старик был непреклонен. Единственное, на что он соглашался – признать Татьяну своей дочерью и дать ей свою фамилию. О настоящем отце напоминало лишь отчество Павловна, записанное в метрике при крещении девочки в родовой усадьбе Долгоруковых Волынщина под Москвой.

     Павел, Павел, красавец, умница, личность… Их отношения, такие горячие вначале, спустя десять лет постепенно угасали, и однажды в сердцах брошенного князем какого-то обидного слова оказалось достаточно, чтобы они прекратились совсем.

     Мария тряхнула головой, и воспоминания ушли. Она вновь оглядела зал: кажется, и публика, и присяжные устали от грязных подробностей, которые на нее вывалило обвинение.

     – Подсудимая бессовестно заманила меня в свои сети, воспользовавшись моей юностью и неопытностью, – с завидным красноречием продолжал истец.

     По залу прокатился легкий смешок. «Неопытный» Орлов-Давыдов был давно женат на баронессе де Стааль, родившей ему троих детей. Но к несчастью, его старший сын и наследник огромного состояния был умственно неполноценным.

      – Она не гнушалась ничем, чтобы добиться своей цели и буквально навязала мне знакомство. Мало того – она пригласила меня в номер, напоила шампанским и попросила помочь расстегнуть корсет!

       Боже, к чему такие подробности? Они познакомились в Москве в гостинице «Националь» у телефона в холле на первом этаже. Вниманием Марии завладел высокий представительный мужчина, оказавшийся ее давним поклонником и … двоюродным братом Павла Долгорукова. И Мария Яковлевна неожиданно для себя влюбилась в графа – отчаянно, безрассудно, так, как любят на склоне лет. А может быть, это был панический страх перед подступающим одиночеством?

    Мария пустила в ход испытанный женский арсенал – и томные взгляды, и сильно декольтированные платья, и легкие прикосновения, и романсы, и посвященные графу стихи. Свои бриллиантовые серьги дивной красоты – вторых таких не было во всем Петербурге – Мария переделала в запонки и подарила графу. Алексей же Анатольевич вел себя несколько странно. Вроде влюблен, но к решительным действиям переходить не собирался. Про графа ходили самые нехорошие слухи – начиная с его, мягко говоря, невысоких умственных способностей, хоть он и был членом Государственной думы, и заканчивая нетрадиционной сексуальной ориентацией. Молва приписывала ему любовную связь с собственным слугой по имени Карл Лапс. Но Марии казалось, что уж ей-то удастся отвратить графа от порочной жизни и наставить на путь истинный.

     Время шло, а их отношения не перерастали границ нежной дружбы. И Мария Яковлевна вспомнила, что Орлов-Давыдов увлекается модным тогда спиритизмом. Может быть, некий дух внушит графу, что его безумно любит одна женщина и не может без него жить, думала Мария, приглашая в свой дом на Фонтанке известную петербургскую гадалку Анну Чернявскую. Очень не хотелось ей заниматься таким богопротивным делом, но что еще оставалось? И граф поверил этому искусно разыгранному спектаклю. Ему нужен сын, продолжатель фамильных традиций? Что ж, придется его якобы родить… Несмотря на возраст, который Мария и не думала скрывать. Но, видимо, граф плохо разбирался в вопросах женской физиологии, как, впрочем, и во многих других. Кроме, пожалуй, автомобилей – Орлов-Давыдов был в числе основателей первого российского автомобильного клуба, и масонских тайн – он возглавлял петербургскую ложу «Полярная звезда», заседания которой проходили в его роскошном особняке на Английской набережной.

       – Алексей, твоя мечта сбылась. Я беременна.

      Орлов-Давыдов не скрывал своей радости. Он наконец-то добился развода с первой женой, которая большую часть времени жила за границей, ухаживая за больной матерью. Мария Яковлевна тоже обрела свободу – ее законный супруг Свешников скончался в Гефсиманском скиту, перевалив за восьмой десяток. На пышной свадьбе графа и артистки в январе 1914 года шаферами выступили друзья Орлова-Давыдова – Керенский и Маклаков. А через месяц пятидесятилетней новобрачной… предстояли роды.

     … Младенец был очень хорошенький. Крепкий, здоровый, с голубыми глазами, как у Марии, и, самое главное, с густыми бровями, которые для Орлова-Давыдова служили признаком его породы. Камеристка Марии Яковлевны нашла его по объявлению в одном из детских приютов. К приезду графа из Калужской губернии, куда он отлучился по делам, долгожданный наследник «появился на свет». Для пущей убедительности на роженицу и ребенка был заведен температурный лист. Мальчика окрестили Алексеем – в честь отца. Все складывалось как нельзя лучше. Счастливое семейство отправилось в путешествие за границу. Неужели желанный happy-end?

     И тут на сцене появился скромный статист, до поры до времени державшийся в тени. Как говорят в театре – нет маленьких ролей, а есть большие актеры. Тот самый слуга Орлова-Давыдова Карл Лапс на поверку оказался настоящим кукловодом, а граф – всего лишь послушной марионеткой в его руках. Разве мог «честный Карл» допустить, чтобы все внимание графа переключилось на жену, эту пронырливую певичку, возомнившую себя хозяйкой положения? Разве мог смириться с тем, что остался не у дел?

     Сначала Карл принялся шантажировать графа и графиню поочередно, намекая, что ему известно такое, о чем никто не должен знать. За свое молчание он требовал денег, и немалых. А потом и вовсе склонил графа начать против Марии судебный процесс.

     Заключительного слова обвиняемой все ждали с нетерпением. Тем более что в течение восьми дней заседаний суда она молчала и не ответила ни на один вопрос.

        – Вся моя жизнь напоминает водоворот событий, – начала Мария. Возникшая пауза придала ее словам еще большую весомость. Она говорила правду. И в самом деле, события ее жизни чередовались порой с головокружительной быстротой. То она с огромным успехом играла в Александринском театре, где  его негласная хозяйка Мария Гавриловна Савина чувствовала в ней весьма опасную конкурентку. То переехала в Москву и с блеском выступала на сцене Малого театра и у Корша. То ненадолго открыла собственный театр в саду «Аквариум» у знаменитого Омона. То сочиняла романсы, мгновенно ставшие невероятно популярными. Первый ее романс «Лебединая песнь» («Я грущу. Если можешь понять…») облюбовала великая цыганка Варя Панина, и говорят, исполняла его чуть ли не на смертном одре. А второй – «Я ехала домой» и подавно был на слуху у каждого. То писала стихи, которые восхищали читателей петербургской газеты «Новое время». То отправилась на русско-японский фронт в качестве военной корреспондентки. То разъезжала по городам и весям с цыганскими концертами. То вдруг отменяла все выступления и срывалась в Париж, к любимому брату Муше – Эммануилу. С детства обожавший рисовать, он прославился как непревзойденный художник-карикатурист под псевдонимом Caran d’Ache. Его рисованными историями, напоминавшими современные комиксы, забавлялся весь Париж.

      Как много было Марии дано от природы! А сумела ли она реализовать себя полностью? Вряд ли. И эта подспудно таящаяся неудовлетворенность заставляла ее метаться из крайности в крайность. То шутить, то пребывать в глубокой депрессии. То горько рыдать, то игриво вскакивать на стол и требовать шампанского… Она не искала ни графских денег, ни пышных титулов. Она просто любила. Последний раз в жизни. И ей очень хотелось быть счастливой.

            Судьи совещались совсем недолго. Метрическую запись о рождении ребенка решено было признать недействительной, а Марию Пуаре оправдать. Когда зачитывали судебный вердикт, она на мгновение потеряла сознание. Орлов-Давыдов, как и предупреждал его друг и адвокат Маклаков, стал всеобщим посмешищем. Неужели он не мог разобраться, беременна его жена или нет? Анекдот какой-то. А ребенка вернули его матери, некой крестьянке Анне Андреевой.

      Разразившиеся вскоре революционные события заставили забыть о громком процессе и раскидали участников этого скандального спектакля в разные стороны. Орлов-Давыдов, превратившийся в личного шофера Керенского, бежал вместе с ним за границу. Эмигрировал и Павел Долгоруков. В 1927 году при переходе границы СССР его схватят и в ответ на убийство советского посла Войкова расстреляют в чрезвычайке – то ли в московской, то ли в харьковской. Мария же Яковлевна вместе со своей старинной подругой Верой Ивановной Блезе – душевной, обаятельной и очень доброй женщиной из семьи музыканта – переехала в Москву. Петербургскую квартиру Пуаре полностью разграбили, а в пенсии этому чуждому советской власти элементу – бывшей артистке Императорских театров, да еще графине Орловой-Давыдовой – отказали. Продав в Торгсин какую-нибудь из чудом сохранившихся безделушек, подруги могли себе позволить побаловаться кофе, сваренном на спиртовке. Рассматривая причудливые узоры из кофейной гущи на дне треснутых фарфоровых чашечек, они вспоминали былые времена и тех, кого уже не было рядом.

     … Холодным октябрьским днем по московским улицам в направлении Ваганьковского кладбища двигалась телега, запряженная одной лошадью. На телеге стоял простой гроб, наскоро сколоченный из сосновых досок. За гробом шла женщина с мальчиком. И еще одна женщина, с мужем и двумя детьми. Женщину с мальчиком звали Татьяна Павловна Свешникова, ее сына – Алешей.

      Никто не спешил присоединиться к этой скорбной процессии. Никто не спрашивал – кого хоронят? Даже из праздного любопытства. Никому не было до этого абсолютно никакого дела.

      Миновали Петровку. Давным-давно на фасаде желтого двухэтажного здания, между гостиницей «Англия» и аптекой, красовалась яркая вывеска «Яков Пуаре. Гимнастика и фехтование». Теперь здесь возвышался большой дом номер семнадцать с многочисленными коммуналками. По вечерам на общих кухнях стоял разноголосый хор примусов, а по утрам опаздывавшие на работу жильцы привычно ссорились в очереди к умывальнику.

     А вот и Тверской бульвар. Старинный особняк с большим квадратным стеклянным эркером, куда семья Пуаре переехала позже. И здесь ничто не напоминало о его прежних владельцах. Деревья еще не сбросили листву – лето выдалось дождливым.

      Когда-то Мария любила взять извозчика и прокатиться по Тверской с ветерком. Особенно зимой, чтобы снег веером летел из-под полозьев саней. А теперь ее везли медленно. Очень медленно. Лошадь, тащившая за собой телегу, понуро плелась, с трудом передвигая ноги.

      У края тротуара примостилась худенькая белокурая девушка. Старомодное длинное платье было туго стянуто пояском в талии. На бледном личике выделялись огромные голубые глаза.

       – Я ехала домой, – звенел над немноголюдным бульваром нежный мелодичный голос. – Я думала о Вас…

      И редкие прохожие бросали мелочь в старую потертую шляпу, стоявшую у ног невесть откуда взявшейся в сталинской Москве уличной певицы.

Елена Ерофеева-Литвинская.