ИСПОВЕДЬ

            Шу уже и не помнила точно, когда она поселилась в щедром погребке татик* Азнив: то ли была слишком мала, чтобы помнить, то ли родилась прямо здесь, в мелком сухом песочке. Шу даже смутно помнила свою мать, так  как была уже слишком стара.

До сумерек она нежилась в прохладном лоне погребка, а к вечеру лёгким шуршанием выскальзывала наружу, чтобы почувствовать свежесть горного воздуха и, преодолевая старческую ленность, поймать себе на ужин сонную птичку или зазевавшегося зверька. Ее толстое, упругое, узорчатое вдоль хребта, тело с плоской головой слегка поблёскивало чешуйками в голубоватом лунном свете. Она ждала свою жертву. Потом... вспышка – это её тело, подталкиваемое инстинктом охоты,  метнулось в направлении ожидаемого объекта... и тишина...

С первыми солнечными лучами она  спускалась в погребок, где спозаранку суетилась добрая, улыбчивая татик Азнив, процеживая  в глиняные кувшины парное молоко. Блюдечко Шу, к моменту ее возвращения, обычно было наполнено заботливой рукой - хозяйка никогда не забывала о своей гордой и опасной питомице, которую, впрочем,  не боялась, а уважала и любила, как члена семьи. Шу молниеносным язычком хлебала молочко и мысленно благодарила татик.

Так продолжалось изо дня в день, из года в год, пока татик Азнив не слегла – хворь какая-то одолела старенькую хозяйку. Теперь уже каждое росное утро в погребок спускалась харсик**, разливала ароматное, звенящее молочко по кувшинам и, шурша платьем, уходила в дом, где сопели в тёплых постельках трое её маленьких детишек.

Шу с грустью заглядывала в пустое блюдце, вспоминая вкус молока, и, свернувшись клубочком, засыпала. А рядом стояли несколько кувшинов, наполненных бесподобным молоком – они манили, они дразнили, они...  Змея боролась с искушением, забываясь во сне, но, едва проснувшись, она начинала чувствовать аромат. Ее тело скользило вокруг заветных кувшинов, обнимая тройным кольцом, серая головка ласкалась к глиняной плоти, потом резко отбрасывалась назад, кольца превращались в жгут, и Шу уползала в свой уголок.

На двадцатый день  Шу не смогла противостоять искушению -  захватила язычком несколько капелек молока из кувшина, обменяв их на несколько янтарных слезинок яда, соскользнувших в белую жидкость, и воровато спряталась за деревянной винной кадкой.

Сквозь сон услышала легкие шаги – харсик Нунэ спешила за молочком для своих проснувшихся ребятишек. Сон как рукой сняло – Шу напряглась, подслеповатые глазки забегали, шустрый язычок мелькнул несколько раз: Нунэ взяла именно тот кувшин, с которого отпила Шу. Взяла и уже направилась к выходу... уже встала на первую ступеньку... вторую...

Змея, натянув мышцы, как тетеву, взметнулась стрелой в сторону харсик. Мощное, гибкое тело ударилось о кувшин, который тут же выпал из рук Нунэ, упал на каменные ступеньки и разбился. Харсик, едва завидев змею, с криками убежала наверх.

С тех пор Шу никто не видел в погребке татик Азнив. Змея  не смогла простить себе того, что не оправдала человеческого доверия.

Я открыла глаза: вокруг такое благолепное мноцветье! Неподалеку – скалистое,  дразнящее прохладой, ущелье, в глубине которого – река... Наверно, прислонившись к массивному камню, я задремала, и мне приснилось... Или нет?!

Юркий серый чешуйчатый хвостик мелькнул меж камней, показалась плоская головка, развернулась в мою сторону, многозначительно покачалась, будто сокрушаясь, и исчезла. Шу-шу-шу...

___________________________________

*бабушка (арм.).

**сноха, невестка (арм.).